СХЕМЫ ДЕЙСТВИЯ И УСВОЕНИЕ ЯЗЫКА
Нам хотелось бы в нескольких словах разъяснить, почему мы считаем, что язык согласуется со всем, что усвоено на уровне сенсомоторного ума. Реально, сенсомоторный ум уже содержит некоторую логику - логику действий, когда нет еще ни мышления, ни представления, ни языка. Эти деяния скоординированы согласно некой логике, уже содержащей огромное количество структур, которые разовьются позже самым ярким видом. Сначала имеется, естественно, обобщение (генерализация) действий.
К примеру, ребенок пробует схватить висящий предмет, ему это не удается, но он раскачивает его; тогда, очень заинтересованный, ребенок продолжает ударять по нему, чтоб заставить качаться, и в итоге каждый раз, когда он видит висящий предмет, он начинает толкать его и раскачивать. Этот акт, несомненно, свидетельствует о начале логического обобщения, либо ума, у малыша. Главным феноменом на уровне этой логики действий является ассимиляция; ассимиляцией я называю интеграцию новейших объектов либо новейших ситуаций и событий в предшествующие схемы; я называю схемой то, что является результатом обобщения, пример которого я лишь что привел выше. Эти схемы ассимиляции являются собственного рода концептами, но концептами практическими. Они являются концептами в том смысле, что предполагают содержание понятия (comprehension) (я противопоставляю термин "содержание понятия" и "экстенсионал" (extension), согласно их употреблению французской логической школой); концепты с содержанием понятия, следовательно, распространяются на свойства и предикаты, но еще не имеют объема (экстенсионала); по другому говоря, ребенок узнает висящий предмет, другими словами производит акт опознания, но у него нет средства представить себе совокупность висящих предметов. А ежели нет еще экстенсионала, значит, нет и припоминания, так как, для того чтоб прийти к представлению о совокупности предметов, обладающих одним и тем же качеством,нужна, естественно, способность к припоминанию, другими словами к представлению тоже. Последнее дозволяет выполнить символическая либо семиотическая функция, которая возникает значительно позже и которая не дана с самого начала; сиим и разъясняется ограниченность практических концептов, которые я называю схемами ассимиляции.
Но хотя еще нет экстенсионала, существует координация меж схемами, и конкретно эти координации образуют всю сенсомоторную логику. Вот один пример координации: представьте себе некоторый предмет, который положен на какой-то иной предмет; отношение "положен на" быть может скоординировано с действием "тянуть", и ребенок потянет к себе одеяло, на которое положен предмет, с целью получить его. Что же касается способа проверки действительного наличия координации, то довольно положить предмет чуть подальше от одеяла: ежели ребенок его продолжает тянуть, значит, он ничего не сообразил, и координация отсутствует; ежели же он ожидает, что предмет должен быть на одеяле и тянет его - координация существует. Наиболее того, в этой сенсомоторной логике мы находим все виды соответствий либо практических морфизмов, морфизмов в математическом смысле этого термина; мы находим ожидаемое отношение порядка: средства предшествуют достижению цели, они должны быть упорядочены согласно определенной последовательности; мы находим включения, другими словами одна схема быть может включена в другую в виде частной схемы либо подсхемы; короче говоря, мы находим постоянную структуру, которая предвещает структуру логики.
Вернемся к моей первой дилемме: как субъект переходит от этой логики действий к концептуальной логике? Под концептуальной логикой я понимаю такую логику, которая подразумевает представление и мышление и, следовательно, концепты с экстенсионалом, а не только лишь с содержанием (comprehension). Этот переход к концептуальной логике является, по сущности дела, особенным преобразованием ассимиляции. До этого момента ассимиляция представляет собой включение некого объекта в схему деяния; к примеру, один предмет быть может схвачен, иной тоже быть может схвачен, и т. Д., - все объекты хватания ассимилированы, включены в схему деяния - деяния хватания. В то время как новая форма ассимиляции, которая вскоре возникнет и сделает возможной концептуальную логику, - это ассимиляция меж предметами, а не только лишь меж предметами и схемой деяния; по другому говоря, одни предметы будут ассимилироваться иными, что и обусловит возникновение экстенсионала. Но это, естественно, подразумевает воспроизведение в памяти; а для этого, разумеется, нужна потребность воспроизвести в памяти, другими словами подумать о каком-или предмете, который в текущее время не является конкретно воспринимаемым. Так откуда же возникает это воспроизведение в памяти? Конкретно тут мы лицезреем, как возникает символическая либо семиотическая функция, о которой я гласил выше.
Символическая либо семиотическая функция формируется в течение второго года жизни малыша и, как мне кажется, имеет чрезвычайно важное значение для нашей трудности. Язык же является только частным случаем семиотической функции (безусловно, принципиальным, я этого не отрицаю), но всего только частным случаем, и притом очень ограниченным в совокупности проявлений символической функции 1.
Полностью возможно, что Хомский мне возразит, что все это относится к семантике и что семантика наименее интересна для нашей трудности, чем синтаксис. Но я считаю, что тут мы имеем дело с синтаксисом, логическим синтаксисом, разумеется, так как речь идет о таковых координациях схем, которые играют фундаментальную роль в следующей логике. Как мне кажется, имитация играет чрезвычайно важную роль в формировании семиотической функции. Под имитацией я понимаю не подражание человеку, не имитацию его жестов, а имитацию некого предмета, когда при помощи жестов передаются свойства этого предмета. К примеру, в предмете есть отверстие, которое нужно увеличить, и эта самая потребность имитируется, когда ребенок открывает и закрывает рот. Эта имитация играет чрезвычайно огромную роль, так как она быть может моторной, как в случае, который я лишь что рассмотрел, но она продолжается потом в интериоризованной имитации, и я утверждаю, что ментальный образ сначала есть не что иное, как интериоризованная имитация, порождающая потом репрезентацию.
Иной формой символической функции является символическая игра. До того возраста, который мы в реальный момент рассматриваем, игра, вне всякого колебания, существует; ребенок начинает играться чрезвычайно рано, но ранние игры, предшествующие этому уровню, заключаются в повторении какого-то предшествующего деяния, изначально сурового. Ребенок сможет попробовать попробовать свои силы, к примеру, в раскачивании висящего предмета, потом он забавляется ординарно из желания упражнять свою способность; это игра, состоящая в простом упражнении либо повторении, и в ней нет еще никакого символизма. На уровне, который мы сейчас рассматриваем, начинается символическая игра, другими словами игра, которая воскрешает в памяти прошлую ситуацию при помощи жестов 2.
Мне бы хотелось указать в качестве третьего примера отсроченную имитацию; отсроченной имитацией в психологии именуют такую, которая начинается в отсутствие модели. Это тот контекст, в каком начинается язык. Моя гипотеза сводится к тому, что условия возникновения языка составляют часть наиболее широкой совокупности критерий, подготовленной различными стадиями развития сенсомоторного ума. Можно выделить шесть стадий, значительно различающихся тем, что конкретно поочередно приобретается на той либо иной из их, но мне тут было довольно охарактеризовать сенсомоторную логику в целом и эту символическую функцию. Конкретно в этот момент возникает язык, и, следовательно, он сможет применять все, что было достигнуто сенсомоторной логикой и символической функцией в широком смысле, в каком я употребляю этот термин, язык же является только ее частным случаем. Я думаю, таковым видом, что есть некоторый смысл в этом синкретизме и в этом родстве меж сенсомоторным интеллектом и формированием языка; формирование символической функции, которая является необходимым результатом сенсомоторного ума, дозволяет усвоение языка. Вот почему со собственной стороны я не вижу необходимости придавать нрав врожденности структурам (субъект, предикат, отношение и т. Д.), которые Хомский именует "фиксированным ядром". Я согласен с Хомским, когда речь идет о необходимости этого ядра, но я не верю, что факты предшествующего развития полностью объясняют его образование, ежели признать врожденность ядра. По другому говоря, и в этом я полностью придерживаюсь такого же мнения, что и Хомский,- язык есть особенный продукт ума, а не ум есть продукт языка. Вот те несколько фактов, которые я хотел предложить вашему вниманию по поводу дискуссии о отношении языка и ума, либо мышления.
Не считая того, следует еще уточнить, какое значение имеет синхронизация языка и развития ума, так как гипотеза о врожденности фиксированного ядра не разъясняет, почему язык не возникает шестью месяцами ранее либо годом позже. Откуда возникает таковая синхронизация? Это не кажется мне случайным. Ну и ежели признавать гипотезу о врожденности языка, почему не признать такого же и для символической функции во всем ее объеме, и, в конце концов, для чего-или еще больше общего?
Примечания
1. Я наблюдал, как возникает семиотическая функция у моих малышей. Поначалу у одной из моих дочерей. Я ей предлагаю приоткрытый спичечный коробок, положив туда на глазах у дочери какой-нибудь предмет (к примеру, наперсток: я подчеркиваю, что положенное в коробок несъедобно, далее будет ясно почему). Девочка пробует открыть коробок, чтоб достать предмет, она вертит его в руках, но это ничего ей не дает; в конце концов, она прекращает манипуляции с коробком, смотрит на него, и при всем этом открывает и закрывает рот; это служило символизацией того, что нужно было сделать (ведь в коробке не было ничего съедобного). Очередной новейший факт подтверждает такую интерпретацию. Я повторил тот же опыт четыре года спустя и предложил коробок собственному сыну в том же возрасте. Вместо того чтоб закрыть и открыть рот, когда ему не удалось открыть коробок, он посмотрел на щель и на свою руку, позже разжал и сжал руку. Следовательно, это также символизация, лишь на этот раз в ручных определениях, но сразу видно, что это опять представление цели, которую нужно достигнуть (впрочем, один раз совершив это воспроизведение, он засунул палец в щель и попытался вытащить предмет); оба малыша с интервалом в четыре года решили задачу, но опосля такового символического воспроизведения.
2. Я наблюдал первую символическую игру у одной из моих дочерей: чтоб заснуть, ей было нужно сжать в кулаке край какой-нибудь материи, поднести собственный большенный палец ко рту и сосать его. Однажды утром мама перенесла ее к себе в кровать; дочь не хотела спать и осталась сидеть, но вот заметила край простыни, взяла его в руку, засунула в рот большенный палец, склонила голову и закрыла глаза: улыбаясь, она притворилась спящей и продолжала сидеть; она имитировала обряд, который повторяла каждый вечер, чтоб заснуть. Это пример простой символической игры; несколько дней спустя эта игра стала еще больше непростой.
Но хотя еще нет экстенсионала, существует координация меж схемами, и конкретно эти координации образуют всю сенсомоторную логику. Вот один пример координации: представьте себе некоторый предмет, который положен на какой-то иной предмет; отношение "положен на" быть может скоординировано с действием "тянуть", и ребенок потянет к себе одеяло, на которое положен предмет, с целью получить его. Что же касается способа проверки действительного наличия координации, то довольно положить предмет чуть подальше от одеяла: ежели ребенок его продолжает тянуть, значит, он ничего не сообразил, и координация отсутствует; ежели же он ожидает, что предмет должен быть на одеяле и тянет его - координация существует. Наиболее того, в этой сенсомоторной логике мы находим все виды соответствий либо практических морфизмов, морфизмов в математическом смысле этого термина; мы находим ожидаемое отношение порядка: средства предшествуют достижению цели, они должны быть упорядочены согласно определенной последовательности; мы находим включения, другими словами одна схема быть может включена в другую в виде частной схемы либо подсхемы; короче говоря, мы находим постоянную структуру, которая предвещает структуру логики.
Вернемся к моей первой дилемме: как субъект переходит от этой логики действий к концептуальной логике? Под концептуальной логикой я понимаю такую логику, которая подразумевает представление и мышление и, следовательно, концепты с экстенсионалом, а не только лишь с содержанием (comprehension). Этот переход к концептуальной логике является, по сущности дела, особенным преобразованием ассимиляции. До этого момента ассимиляция представляет собой включение некого объекта в схему деяния; к примеру, один предмет быть может схвачен, иной тоже быть может схвачен, и т. Д., - все объекты хватания ассимилированы, включены в схему деяния - деяния хватания. В то время как новая форма ассимиляции, которая вскоре возникнет и сделает возможной концептуальную логику, - это ассимиляция меж предметами, а не только лишь меж предметами и схемой деяния; по другому говоря, одни предметы будут ассимилироваться иными, что и обусловит возникновение экстенсионала. Но это, естественно, подразумевает воспроизведение в памяти; а для этого, разумеется, нужна потребность воспроизвести в памяти, другими словами подумать о каком-или предмете, который в текущее время не является конкретно воспринимаемым. Так откуда же возникает это воспроизведение в памяти? Конкретно тут мы лицезреем, как возникает символическая либо семиотическая функция, о которой я гласил выше.
Символическая либо семиотическая функция формируется в течение второго года жизни малыша и, как мне кажется, имеет чрезвычайно важное значение для нашей трудности. Язык же является только частным случаем семиотической функции (безусловно, принципиальным, я этого не отрицаю), но всего только частным случаем, и притом очень ограниченным в совокупности проявлений символической функции 1.
Полностью возможно, что Хомский мне возразит, что все это относится к семантике и что семантика наименее интересна для нашей трудности, чем синтаксис. Но я считаю, что тут мы имеем дело с синтаксисом, логическим синтаксисом, разумеется, так как речь идет о таковых координациях схем, которые играют фундаментальную роль в следующей логике. Как мне кажется, имитация играет чрезвычайно важную роль в формировании семиотической функции. Под имитацией я понимаю не подражание человеку, не имитацию его жестов, а имитацию некого предмета, когда при помощи жестов передаются свойства этого предмета. К примеру, в предмете есть отверстие, которое нужно увеличить, и эта самая потребность имитируется, когда ребенок открывает и закрывает рот. Эта имитация играет чрезвычайно огромную роль, так как она быть может моторной, как в случае, который я лишь что рассмотрел, но она продолжается потом в интериоризованной имитации, и я утверждаю, что ментальный образ сначала есть не что иное, как интериоризованная имитация, порождающая потом репрезентацию.
Иной формой символической функции является символическая игра. До того возраста, который мы в реальный момент рассматриваем, игра, вне всякого колебания, существует; ребенок начинает играться чрезвычайно рано, но ранние игры, предшествующие этому уровню, заключаются в повторении какого-то предшествующего деяния, изначально сурового. Ребенок сможет попробовать попробовать свои силы, к примеру, в раскачивании висящего предмета, потом он забавляется ординарно из желания упражнять свою способность; это игра, состоящая в простом упражнении либо повторении, и в ней нет еще никакого символизма. На уровне, который мы сейчас рассматриваем, начинается символическая игра, другими словами игра, которая воскрешает в памяти прошлую ситуацию при помощи жестов 2.
Мне бы хотелось указать в качестве третьего примера отсроченную имитацию; отсроченной имитацией в психологии именуют такую, которая начинается в отсутствие модели. Это тот контекст, в каком начинается язык. Моя гипотеза сводится к тому, что условия возникновения языка составляют часть наиболее широкой совокупности критерий, подготовленной различными стадиями развития сенсомоторного ума. Можно выделить шесть стадий, значительно различающихся тем, что конкретно поочередно приобретается на той либо иной из их, но мне тут было довольно охарактеризовать сенсомоторную логику в целом и эту символическую функцию. Конкретно в этот момент возникает язык, и, следовательно, он сможет применять все, что было достигнуто сенсомоторной логикой и символической функцией в широком смысле, в каком я употребляю этот термин, язык же является только ее частным случаем. Я думаю, таковым видом, что есть некоторый смысл в этом синкретизме и в этом родстве меж сенсомоторным интеллектом и формированием языка; формирование символической функции, которая является необходимым результатом сенсомоторного ума, дозволяет усвоение языка. Вот почему со собственной стороны я не вижу необходимости придавать нрав врожденности структурам (субъект, предикат, отношение и т. Д.), которые Хомский именует "фиксированным ядром". Я согласен с Хомским, когда речь идет о необходимости этого ядра, но я не верю, что факты предшествующего развития полностью объясняют его образование, ежели признать врожденность ядра. По другому говоря, и в этом я полностью придерживаюсь такого же мнения, что и Хомский,- язык есть особенный продукт ума, а не ум есть продукт языка. Вот те несколько фактов, которые я хотел предложить вашему вниманию по поводу дискуссии о отношении языка и ума, либо мышления.
Не считая того, следует еще уточнить, какое значение имеет синхронизация языка и развития ума, так как гипотеза о врожденности фиксированного ядра не разъясняет, почему язык не возникает шестью месяцами ранее либо годом позже. Откуда возникает таковая синхронизация? Это не кажется мне случайным. Ну и ежели признавать гипотезу о врожденности языка, почему не признать такого же и для символической функции во всем ее объеме, и, в конце концов, для чего-или еще больше общего?
Примечания
1. Я наблюдал, как возникает семиотическая функция у моих малышей. Поначалу у одной из моих дочерей. Я ей предлагаю приоткрытый спичечный коробок, положив туда на глазах у дочери какой-нибудь предмет (к примеру, наперсток: я подчеркиваю, что положенное в коробок несъедобно, далее будет ясно почему). Девочка пробует открыть коробок, чтоб достать предмет, она вертит его в руках, но это ничего ей не дает; в конце концов, она прекращает манипуляции с коробком, смотрит на него, и при всем этом открывает и закрывает рот; это служило символизацией того, что нужно было сделать (ведь в коробке не было ничего съедобного). Очередной новейший факт подтверждает такую интерпретацию. Я повторил тот же опыт четыре года спустя и предложил коробок собственному сыну в том же возрасте. Вместо того чтоб закрыть и открыть рот, когда ему не удалось открыть коробок, он посмотрел на щель и на свою руку, позже разжал и сжал руку. Следовательно, это также символизация, лишь на этот раз в ручных определениях, но сразу видно, что это опять представление цели, которую нужно достигнуть (впрочем, один раз совершив это воспроизведение, он засунул палец в щель и попытался вытащить предмет); оба малыша с интервалом в четыре года решили задачу, но опосля такового символического воспроизведения.
2. Я наблюдал первую символическую игру у одной из моих дочерей: чтоб заснуть, ей было нужно сжать в кулаке край какой-нибудь материи, поднести собственный большенный палец ко рту и сосать его. Однажды утром мама перенесла ее к себе в кровать; дочь не хотела спать и осталась сидеть, но вот заметила край простыни, взяла его в руку, засунула в рот большенный палец, склонила голову и закрыла глаза: улыбаясь, она притворилась спящей и продолжала сидеть; она имитировала обряд, который повторяла каждый вечер, чтоб заснуть. Это пример простой символической игры; несколько дней спустя эта игра стала еще больше непростой.
